| Дубровский.
Живу, пишу не для похвал;
….
Быть может, в Лете не потонет
Строфа, слагаемая мной;
Быть может (лестная надежда!),
Укажет будущий невежда
На мой прославленный портрет
И молвит: то-то был поэт!
Евгений Онегин.
Введение.
Я хотел бы обратить внимание на следующий парадокс. А.С. Пушкин всеми почитался как гений русской литературы, причем еще при жизни. Даже император всероссийский Николай Первый, несмотря на некоторые весьма недружелюбные стихотворения, говорят, назвал Александра Сергеевича умнейшим человеком России. И при всем том, какое значительное пушкинское произведение ни возьми, литературная критика редко находила в них красивую идею или глубокий замысел. Чаще всего она хвалила точно схваченные детали быта, политические идеи, яркие типажи, мастерское владение словом.
Например, одно из самых известных произведений Пушкина «Дубровский» названо разбойничьим романом о русском Ринальдо и его несчастной любви, то есть чем-то вроде любовного триллера. Пригвоздив повесть развлекательным жанром как гвоздем на стенке среди других литературных безделушек, критика обозначила его потолок как достаточно легкомысленного произведения. Белинский после первых восторженных впечатлений не нашел в романе того, что обычно искал, и притушил восторги: «Вообще вся эта повесть сильно отзывается мелодрамой. Но в ней есть дивные вещи. Старинный быт русского дворянства…». Даже Анна Ахматова, не обремененная как Белинский революционной сверхидеей, и потому вполне объективная к Пушкину, вынесла такую оценку: «Вообще считается, что у П<ушкина> нет неудач. И все-таки «Дубровский» ― неудача Пушкина. И слава Богу, что он его не закончил. Это было желание заработать много, много денег, чтобы о них больше не думать». Другие оценки, сделанные под давлением таких авторитетов, в том же примерно духе. Еще больше досталось «Повестям Белкина», которые Белинский назвал побасенками и т.д. Современное преподавание законсервировало это противоречие: слава Пушкина растет, он уже «наше все», а осмысление его творений осталось на уровне сиюминутной критики, искавшей «дубинку против самодержавия».
Почему так получилось понять несложно, если погрузиться в атмосферу двадцатых годов
девятнадцатого века. Слава Пушкина как великого поэта создавалась его стихами во времена тайных обществ декабристов. Его свободолюбивые стихи учили, переписывали, распространяли, им подражали. Пушкин был самым талантливым, искрометным, глубоким и ярким среди образованной антисамодержавной фронды. Для горения революционного духа важна краткость мысли, яркость образа, точность и острота фразы. Все это было в пушкинской поэзии тех лет. Но еще важнее для тех, кто готов жертвовать жизнью ради идеи, было чувство, что некая высшая сила, высшая правда в лице пророческого духа, божественного дара, обитавшего в Пушкине, благословляет революцию, их борьбу. С нами Бог! – вот клич, который нужен душе даже атеиста и пламенного борца за свободу, даже если это свобода от Творца. Это главная антиномия революции! Последекабрьскую прозу и поэзию ожидал часто менее восторженный прием. Пушкин открывал новые явления русской жизни, прозревал направление исторических путей России, видел пружины истории, осмыслял место человека и промысла Божьего в истории, влияние общественного мнения на политику и жизнь. А искали мелких уколов, высмеивания властей, обличения пороков, призыва к борьбе и т.д. Тем не менее, можно не сомневаться, что думающие люди золотого века русской литературы смотрели и выше и глубже, чем кажется на первый взгляд. Под событийным покровом пушкинских тонких и мудрых произведений-притч (… внешним все бывает в притчах (Мар.4:11)) они открывали то, что действительно занимало сердце и ум Пушкина. И эти люди, как весьма влиятельные в русском обществе, хотя и не публиковались в критических журналах, формировали отношение к великому писателю. Многие просто чувствовали глубину пушкинских творений, их гениальную простоту и цельность, но не пытались выразить эту оценку в форме ясной и позитивной критики. Остальным приходилось соглашаться, отыгрываясь на мелочах.
Попробуем и мы взглянуть на великое творение гения Пушкина свежим взглядом, не засоренным нагромождениями «авторитетных» критик (1) позапрошлого века.
Но сначала
изложим события, описанные в романе, следуя общепринятой легенде:
События в романе происходят в течение полутора лет. Молодой Дубровский узнает о болезни отца и угрозе потери родового имения, бросает Петербург, отъезжает на родину, застает отца недалеко от могилы, умирающего на его руках; движимый праведным гневом к обидчикам родителя и к любителям неправедной наживы, он сжигает свой дом, в котором погибают непрошенный гости - исполнители злой воли местного богача, отнявшего у Дубровского имение и погубившего отца; Дубровский скрывается с верными ему людьми в лесу и превращается в российского Робин Гуда (Ринальдо Ринальдини), справедливого разбойника; он грабит зарвавшихся богатеев, вороватых приказчиков, обманывающих своих господ; лукавым и злым становится неуютно и страшно в губернии, а честным и смелым ничего не грозит; Дубровский планирует отомстить своему главному обидчику помещику Троекурову, кружит вокруг его дома, планируя поджог, но влюбляется в его дочь и ради нее прощает его; воспользовавшись случайно встречей с мусье Дефоржем, он под видом француза-учителя появляется в их доме; распоясавшийся самодур пытается подшутить над мусье, как раньше шутил с трусоватыми гостями, но Дубровский не из робкого десятка; он являет самообладание и смелость, убив напавшего на него медведя из маленького пистолета, и завоевывает симпатии Маши и даже самого Троекурова; после наказания помещика Птицына, одного из обидчиков отца, разоблаченный Дубровский вынужденно скрывается из имения Троекурова; Марья обещает в случае опасности прибегнуть к его помощи; случай вскоре является: сватовство престарелого
князя Верейского; мольбы Марьи Кириловны к отцу не спасают ее, но она призывает на помощь Дубровского; Дубровский останавливает со своей командой карету с обвенчанными по дороге в имение князя, но Марья Кириловна, хотя не произносившая клятву верности во время обряда, уже сломлена и смирилась судьбе; Дубровский ранен, но по просьбе Марьи Кириловны оставляет князя живым и отправляется в лес; вскоре появляются солдаты, происходит сражение; Дубровский, в очередной раз явив бесстрашие, убивает офицера и решает ход сражения; не видя смысла продолжать образ жизни разбойника, с разбитым сердцем, Дубровский решает покинуть родные места, напоминающие ему о его трагической любви, распускает отряд и покидает Россию.
Теперь, как сказано выше, посмотрим на все свежим не замыленным взглядом. Начнем с довольно скучного вопроса, сколько времени длилась вся изложенная в романе история, и когда она в реальности происходила. Это немного нелогичный подход, но он позволит, мне кажется, лучше ухватить замысел писателя.
Датировка и протяженность во времени событиий повести. Все время действия романа растянулось на девять лет*.
*При определении временных интервалов далее во всех случаях берется минимальный возможный промежуток времени между событиями. Например, если одно событие произошло, согласно текста, в июне, а следующее за ним в феврале, но без указания года, то полагается, что между событиями прошло семь месяцев, а не год и не два и семь месяцев. Хотя в большинстве случаев и так из контекста ясно, сколько примерно прошло времени между событиями. Расстояние между событиями, если указаны их сезоны или месяцы принимается большим одного года только тогда, когда есть к этому серьезные основания, которые тщательно рассматриваются. Предварительная ориентировка на 1820-е годы, а скажем не на 1700 – е, следует из постановления суда – это важно, так как сначала нужна грубая пристрелка, а более точная наводка будет сделана по погоде)). Косвенно на примерные годы и сроки событий указывает опрос под присягою, проведенный для земельной тяжбы, кистеневских крестьян, которые показали, что Дубровские владеют имением около 70 лет. Если прибавить 70 лет владения к дате 1752 г. земельного регламента, на который дается ссылка при рассмотрении купчей на землю, получается, что тяжба происходит в 20-х годах. Еще поминается указ 1818 года в определении суда, что также дает начало событий не ранее 1820-х.
Привязкой к временной шкале можно считать письмо няни к Владимиру Дубровскому, в котором упомянута невероятно мягкая зима 1824/1825 года: «дожди идут вот ужо друга неделя и пастух Родя помер около миколина дня». День Памяти Николая Чудотворца (миколин день) - 6 декабря по старому и 19 декабря по новому стилю, значит, дожди продолжали идти в тот год до середины декабря как минимум. Вспоминаются строки «Зимы ждала, ждала природа. Снег выпал только в январе». Дождливым декабрь мог быть только зимой 1824 /1825 г, которая и запомнилась всем современникам Пушкина. В те дни (4 декабря 1824 года) Пушкин пишет письмо брату и сестре и заканчивает его припиской: “Сижу дома да жду зимы”. Дождался Пушкин зимы в ночь на 3 января 1825 года. Повторилась такая погода еще несколько раз только через 200 лет в двухтысячные.
Двигаясь вперед и назад во времени от этого «Миколина дня», то есть от 19 декабря (по н.ст.) 1824 года, мы сможем, точно определить временную привязку всех основных событий. Действие романа продолжается в течение девяти или десяти лет. И это минимальный возможный срок, который получается, если в случаях некоторых сомнений относительно временных промежутков выбирать наименьшие из возможных. Традиционно считается, что весь роман растянулся всего на
полтора, максимум, на два-три года.
Формальный расчет показывает, что действие романа начинается осенью 1821 года. Далее, строго следуя неприметным указаниям автора, мы продвинемся вслед за событиями и попадем к указанной дате письма Орины Егоровны, а затем и далее до 1830 года..
Пушкин словно невзначай определил даты каждого значимого события в романе. Поэтому достаточно было просто отметить их и провести табличку с расчетом. Но так можно было бы упрекнуть нас в формализме и сказать, что Пушкин легкомысленно натыкал в текст даты, месяцы, сезоны, праздники, года, особенно не задумываясь, и потому, вопреки ощущениям быстротечности, при таком формальном расчете дат роман растянулся у него на десятилетие. Возможно, счел Пушкина поверхностным и небрежным к датам и основатель пушкинистики П. Анненков, который в своих известных «Материалах» к биографии и оценке произведений Пушкина обращает внимание на невыдержанность, как ему кажется, общего стиля повести и несоответствие времен. Указывая, что «Дубровского» Пушкин писал всего в продолжение трех месяцев, даже карандашем, Анненков о повести говорит: «Эта быстрота сочинения объясняет некоторые перерывы и отчасти романтический конец ее….»
Поэтому, как бы это не показалось скучным, пришлось снабдить датировку некоторыми комментариями, которые подтверждали бы, что шкала времени в романе выглядит стройно и оправдана контекстом и стилистически. Все приведенные ниже рассуждения поэтому, хотя и необязательны и являются дополнительными, но нужны для того, чтобы убедиться: Пушкин не просто формально расставил события, но ясно представлял временную шкалу событий и подтвердил ее для нас стилистически и соответствием контексту. Конечно, он делал это не как Сольери, разлагая роман на составляющие и высчитывая события, но, подобно Моцарту чувствуя гармонию и имея дар перенести божественное вдохновение в слова на бумаге.
Осень 1821 года. Ссора.
Итак, «раз в начале осени Кирила Петрович собирался в отъезжее поле». Осматривая перед охотой псарный двор Троекурова, друзья-помещики Кирила Петрович Троекуров и Андрей Гаврилович Дубровский рассорились. Прошло некоторое время, судя по повествованию не очень большое, т.к. вражда еще не унялась и сплетни о ней передавались. Однажды крестьяне Троекурова, зная вражду хозяев, решили ей воспользоваться, чтобы безнаказанно покрасть дров в роще Дубровских. Андрей Гаврилович «против правил войны» высек их, а лошадей отобрал. Разгневанный Троекуров поручил подвернувшемуся заседателю Шабашкину найти судебную зацепку к отъему имущества соседа.
9 июня 1822 года. Заявление в суд.
К 9 июня 1822 года документы собрались, и Троекуров, как сказано, подал прошение в суд с целью отобрать имение у Дубровского: «… означенный генерал-аншеф Троекуров прошлого 18… года июня 9 дня взошел в сей суд с прошением….». Согласно нашему правилу мы должны предполагать минимальный срок между событиями. Кроме того, разумно полагать, что между началом ссоры и заявлением в суд не могло пройти два года или более. Минимальное время из формального подхода – около десяти месяцев наиболее подходит и по смыслу. Этого времени было достаточно Шабашкину для проведения опросов крестьян и обмена письмами с Дубровским. Так что можно уверенно оставить датой заявления 9 июня 1822 г.
27 октября 1823 года. Заседание суда.
Дело тянулось, Дубровский мало обращал на него внимания. Суд собрался на заседание. В протоколе заседания записано, что прошение в суд было подано Троекуровым в предыдущий год «июня 9 дня». Значит, от заявления до заседания минул еще год, и «18… года октября 27 дня уездный суд рассматривал дело о неправильном владении…». Таким образом, дата рассмотрения дела определяется однозначно - 27 октября 1823 года.
10 февраля 1824 года. Оглашение решения суда.
Выслушивание решения состоялось 10 февраля 1824: « Как бы то ни было, 18… года, февраля 9 дня, Дубровский получил через городовую полицию приглашение явиться к ** земскому судье…». Между заседанием суда и оглашением решения прошло несколько месяцев. Это и по смыслу так: между 27 октября и 10 февраля вставляем по нашему правилу 4 месяца (не год и 4 месяца). А с начала ссоры прошло уже два с небольшим года. Ссора от эмоциональной стадии воспаленной гордости давно перешла в хроническую язвенную форму, но еще была болезненно воспалена. «Дубровский отправился в город; на дороге обогнал его Троекуров. Они гордо взглянули друг на друга, и Дубровский заметил злобную улыбку на лице противника».
Отвлечемся ненадолго от сухих дат, чтобы выразить суть дела. Выехал Дубровский в тот день, переночевал у знакомого купца, и в суд явился на следующий день утром. Заслушивание решения произвело такое потрясение на Андрея Гавриловича, что он помешался. Помешался, но сказал как многие юродивые самый смысл происшедшего: низменные страсти, бахвальство, гордость, превозношение - вторглись в их дружбу, словно псы в церковь, и осквернили ее. В своей безумной речи он обращался к Троекурову «ваше превосходительство». Ум его расстроился, но сердце не выказывало никакой злобы, оно негодовало на грех против дружбы. У Троекурова торжество отравилось. Он был другого характера, вспыльчив, но отходчив, с душой такой же христианкой, как и у его обезумевшего друга. Потому генерал долго мучился совестью и не стерпел, приехал мириться, но поздно. Да и не судьба. Сын же не знал их дружбы и не чувствовал соединяющих их сердца нитей, и вместо примирения, ожесточил генерала.
Памятный всем теплый декабрь 1824 года. Письмо няни.
Далее описывается болезненное состояние Андрея Гавриловича, он редко выходил из комнаты, по целым суткам задумывался, не имел ни с кем сношения. Судя по характеру описания, прошли не недели, но и не годы. Письмо Владимиру Дубровскому няня Орина Егоровна написала, как уже ранее разбиралось, в середине декабря 1824 года, то есть через девять месяцев с начала болезни Андрея Гавриловича. Вряд ли речь в письме шла о летнем миколином дне (22 мая по н.ст.), когда каждодневные дожди привычны – крестьяне любят обсуждать какие-то необычности в погоде, а не то, что случается регулярно. Кроме того, пушкинский слог так точен, что когда читаешь соответствующее место (в данном случае начало 3-ей главы), длительность времени чувствуется безошибочно: « прошло несколько времени, … припадки сумасшествия не возобновлялись… забывал свои прежние занятия, редко выходил из своей комнаты и задумывался по целым суткам». Если захочется определить масштаб времени и приложить к этому отрывку, обнаружится: неделя, месяц, два – маловато; года полтора, два – слишком много. Точнее всего подходят те самые несколько месяцев, но не более года. Можно было бы обойтись и без этих угадываний - из предыдущего анализа и так ясно, что речь о декабре, но лишний раз трудно удержаться и не восхититься точностью и краткостью пушкинской прозы, и как у него все прилажено, пригнано
одно к другому, так ладно да складно.
Не менее интересно узнать, когда и при каких обстоятельствах Владимир Дубровский получил это письмо. Давайте попробуем...
Надпись и печать, как сказано, поразили его. Что на конверте может быть столь удивительным? Раньше он получал письма от отца. На этот раз писал письмо полуграмотный повар под диктовку совсем неграмотной крестьянки, почерк был корявым, адрес мог содержать ошибки. Например, могло быть просто написано: в Петербург Владимиру Дубровскому. Раньше письма писали довольно редко, 95% населения составляли неграмотные крестьяне. Поэтому вполне резонно предположить, что совсем уж глупый, ошибочный адрес на почте помогли бы исправить и не взяли бы письмо «на деревню к дедушке». Тем не менее, можно допустить, что письмо содержало неполный адрес и то, что оно дошло с такой надписью, могло удивить Дубровского, но вряд ли так сильно, что скупой на слова Александр Сергеевич специально бы сей факт отметил. И печать, сказано, поразила. Чем же? Печать-то ставилась почтовыми службами вполне обыкновенная.
Рискую предположить, что Дубровского удивила и печать и надпись тем, что письмо совершенно не могло к нему попасть, отправленное в то время и по тому адресу, который на нем значился. Однако попало. Но об этом позднее.
Начало лета 1825 года. Отъезд в Кистеневку.
Получив письмо, Дубровский засобирался и через три дня отбыл на родину. Уже было весна или начало лета 1825 года: «Двор… обращен был в некошеный луг, на котором паслась опутанная лошадь». Трава уже подросла, но не была скошена. Крестьянская жизнь была строго размеренной: косить траву начинали после окончания поста в Петров день (29 июня по ст.ст.). Получаем приблизительно середину лета, как вероятное время приезда.
На лето 1825 года указывает и еще одно обстоятельство. В романе упомянуто, что Владимиру Дубровскому было во время посещения родного имения 19 лет. Он отбыл на учебу на восьмом году жизни, и отсутствовал, как сказано двенадцать лет. Известно, что в 19 веке из кадетского корпуса выпускали унтер-офицеров в армию весной на девятнадцатом или двадцатом году жизни, обычно после двенадцати лет учебы. Но Дубровский был выпущен из корпуса в 1824 году: в главе восьмой упомянуто, что к моменту написания письма, т.е. к декабрю 1824 года, Дубровский уже служил корнетом в гвардейской пехоте. Это возможно в одном случае - если он весной 1824 года в неполные девятнадцать лет окончил корпус и отправился на службу, и примерно через год появился в Кистеневке незадолго до своего двадцатилетия. Единственная возможность выполнить эти условия – приехать в середине лета 1825 года. Никаких других вариантов нам Александр Сергеевич не оставляет.
Действительно, во времена Пушкина имя младенцу у православных родителей нарекал священник по святцам, а не как кому заблагорассудится. Посему можно полагать, что родился Владимир близко ко дню памяти благоверного князя Владимира, празднуемого 28 июля. Других святых Владимиров в святцах тех лет, кажется, не встречалось. Если бы он приехал после именин, то ему было бы не девятнадцать, а двадцать. Итак, окончательно определено, что Дубровский прибыл в Кистеневку незадолго до своего двадцатилетия, через год после окончания кадетского корпуса и после двенадцати лет отсутствия дома в начале лета 1825 года.
На станции Песочное, рядом с Кистеневкой, уже четвертые сутки ждал барина кучер Антон. Скорее всего, камердинер Гриша успел предупредить письмом, что едет молодой хозяин, и почта,
которая перемещалась с курьерской службой по тракту быстрее обычных путешественников раза в полтора, обогнала их как минимум на четыре дня. Значит, сам Дубровский ехал не меньше дней десяти – как раз где-то до Болдино на Волге столько времени и занимает дорога из Петербурга. Там, недалеко от Болдино, у Александра Сергеевича была наследственная деревенька Кистенево. Пушкин часто бывает автобиографичен в мелочах, черпая материал из повседневности.
Середина-конец октября 1825 года. Возвращение из отпуска в логово мятежа.
После прибытия молодого Дубровского в Кистеневку прошло некоторое время, наверное, два-три месяца. Ему исполнилось двадцать лет. Троекуров, у которого совесть роптала, а месть утихла, «оделся потеплее (дело было уже в конце сентября)», сел в дрожки и поехал мириться. В этот день Андрей Гаврилыч Дубровский скончался. На третий день, после похорон, Владимир Дубровский отбыл. Дубровский явился, следовательно, в Петербург (или Васильково, о чем сказано далее) как раз накануне мятежа, то есть, с учетом дороги, в конце октября 1825 года.
Невозможно предположить, что Пушкин случайно сделал героем своего романа офицера гвардии, который служил в Петербурге, и в самый канун гвардейского мятежа отбыл в столицу! Для Пушкина декабристы, из которых многие были его друзьями, и их судьба были чрезвычайно важны. Сам Пушкин всю жизнь пытался постичь и осмыслить свое место и роль в тех трагических событиях. Но строгая цензура тех лет не могла допустить к печати ничего, столь близко соприкасавшегося с самым значительным для всего российского общества событием тех лет. В этом видится причина такой своеобразной пушкинской тайнописи.
Появление Дубровского в Покровском в конце августа – начале сентября 1828 года.
Ровно через три года после его первого появления в Кистеневке и смерти отца, в конце августа – начале сентября 1828 года, Дубровский вновь появляется в родных краях. Ему уже двадцать три года. К празднику Покрова (14 октября по н.ст.) он уже около месяца пребывал в роли учителя в имении Троекурова. Отсюда и вычисление времени его появления в Покровском.
Начало лета 1829 года. Появление князя Верейского в имении Арбатово.
В начале 13 главы так и сказано: «В начале следующего лета произошло много перемен в семейном быту Кирила Петровича.
Сватовство князя в июле 1829 года.
Второе свидание Дубровского с Марьей Кириловной в саду произошло в тихую июльскую ночь после сватовства князя (Глава 15).
А ближе к холодам, то есть осенью 1830 года совершилось венчание Марьи Кириловны с князем в «холодной и пустой» церкви.
Не ранее зимы 1829/1830 года произошло сражение в Кистеневской роще.
Уже в холода (множество людей..обедало, сидя без шапок) случилось сражение с солдатами в Кистеневской роще.
Сколько затем прошло времени неизвестно. Но мы видим, что раненого князем Верейским Дубровского поначалу окружали оборванцы, которые латали свои обноски. После сражения правительство обратило серьезное внимание на банду, были собраны сведения… Зная, как все «быстро» делается в России, можно не сомневаться, что времени прошло немало. Во всяком
случае, его хватило, чтобы банда успела поправить свои финансы. Очевидно, что Дубровский только после сражения с солдатами взял на себя руководство, и через некоторое время разбойники приобрели вполне приличный вид. Дубровский в своей последней речи обращается к ним так: «Вы разбогатели под моим начальство, каждый из вас имеет вид, с которым безопасно может пробраться в какую-нибудь отдаленную губернию и там провести остальную жизнь в честных трудах и изобилии…». Предшествовавшие пять лет, как видим, для разбойников были не столь удачны. Это еще одно подтверждение того факта, что Дубровский никогда прежде 1829 года не участвовал в разбоях, а служил конногвардейским офицером в Петербурге.
Предположительно в 1831 году, через десять лет после начала всей изложенной в романе истории, Дубровский отправляется заграницу.
Как мы увидели, роман охватывает довольно длительный период перед декабрьским мятежом 1825 года и столько же времени после него. В нем схвачена и донесена до нас самая суть той стороны русской жизни, которая возмущала вернувшихся из Европы молодых дворян, и которую они жаждали преобразовать: беззаконие и самодурство местных князьков, на которых не найти управы ни в суде, ни у царя. Само восстание никак не упомянуто. Поменялось ли что-то после восстания? Можно сказать, да. Появились и начали проникать в толщу страны первые струи свободной жизни. Не возможно было представить ранее, что в доме всевластного генерала появился выскочка-француз, который осмелился отстаивать свое достоинство и даже пристрелить генеральского медведя. И генерал не только не выпорол его, но даже стал уважать. Эти едва заметные нам, читателям из совершенно другой исторической реальности, мелочи для людей того времени были отнюдь не мелочами. Эти происшествия бросались в глаза, казались знаками новой эпохи. Это было настолько необычным, несвойственным жителям России и в то же время привлекательным поведением, которое без последствий мог позволить себе только француз, иностранец, не знавший русских обычаев. Но его поступки уже принимались в медвежьих углах России. Это были великие перемены! И самое поразительное, что в романе под личиной европейца действует русский человек, дворянин. Значит, рабская психология стала потихоньку проветриваться, заменяясь свежим воздухом перемен, воздухом свободы. Такими видел благие плоды декабрьского восстания Пушкин. Плоды были и плохие, и добрые. Удивительно, как же часто в истории России повторяются сюжеты, как актуален Пушкин в наше время! Перед нами стоят те же вопросы, что и двести лет назад.
Возраст Владимира Дубровского и Марии Троекуровой.
Возвращение в Кистеневку после двенадцатилетнего отсутствия. Дубровскому - девятнадцать, Маше – семнадцать.
Владимир был отправлен своим отцом Андреем Гавриловичем Дубровским на учебу в Кадетский корпус в Петербург «на восьмом году своего возраста». На пути в Кистеневку Дубровский вспомнил, что «двенадцать лет не видал он своей родины». Следовательно, приехал в родное имение к больному отцу он на двадцатом году жизни.
Проезжая Покровское, Владимир увидел мелькнувшее белое платье и вспомнил дочь Троекурова, и «что на сем самом холму играл он с маленькой Машей Троекуровой, которая была двумя годами его моложе». Володе было тогда не больше семи, а Машеньке, стало быть, около пяти лет. Через двенадцать лет она была уже семнадцатилетней девушкой. В главе 8 Пушкин выразился немного загадочно о возрасте Марьи: «В эпоху, нами описываемую, ей было
семнадцать лет…». Выстраивая временную шкалу, мы узнали, что описываемая эпоха растянулась на десятилетие, и к какой части этой эпохи относится возраст героини, сходу не понять. Из дальнейшего анализа мы, надеюсь, увидим, почему Пушкин выразился столь необычно.
Дубровский недолго пробыл в в родном имении, похоронил отца, поджег барский дом, чужими руками убил приказных и уехал. Вероятно, он вернулся в расположение части, где его и застал декабрьский мятеж.
Офицер конной гвардии Владимир Дубровский вновь прибывает на малую родину через четыре года.
Из повествования (глава 3) мы знаем, что Дубровский, окончив кадетский корпус, отправился служить в гвардейскую пехоту. Его пехотный гвардейский полк располагался, вероятно, не в Петербурге, а в одной из губерний империи. На это как бы намекают некоторые подробности из его жизни , упомянутые в связи с письмом няни: «Егоровна увидела необходимость уведомить обо всем молодого Дубровского, служившего в одном из гвардейских пехотных полков и находящегося в то время в Петербурге». Дубровский 12 лет учился в Петербурге, из расположения корпуса отлучаться кадетам было строго запрещено, поэтому употребление слов «находящегося в то время в Петербурге» уместно было бы в том случае, если Дубровский после окончания кадетского корпуса отправился служить вне столицы, а потом на некоторое время вернулся в Петербург. По какой надобности офицер гвардейского пехотного полка отлучился из расположения своей части и прибыл в Петербург, мы еще будем исследовать.
О трех последующих годах его жизни никаких сведений нет. Но как будет ясно из дальнейшего, второе появление Дубровского на станции Песочное недалеко от Покровского и Кистеневки произошло осенью (в начале сентября по н.ст.) 1828 года, то есть через три года после декабрьского мятежа 1825 года. Мы видим Дубровского в белой фуражной шапке и шинели. Важная деталь одежды указана Пушкиным как бы невзначай. В те времена белую фуражку носили только гвардейцы кавалергардского, конного гвардейского и кирасирского (тоже конного) полков, которые дислоцировались в Петербурге и Царском Селе. Для многих современников Пушкина из числа военных этот полунамек говорил о многом.
Таким образом, за время между двумя появлениями в родных краях Дубровский сменил полк, что происходило в те времена довольно редко без особых обстоятельств. Возможно, за это время произошли и другие важные события в его жизни. Его вид так переменился, что смотритель не сразу узнает его, и вспоминает только после намека. Скромный молодой барин преобразился в решительного офицера, привыкшего раздавать команды. Бравурный вид, офицерская форма, слуга, тройка лошадей, чемоданчик, полным ассигнаций – все говорит о довольно благополучной жизни Дубровского в это время.
Дефоржу – двадцать три года, Марье Кириловне – двадцать один год. Сватовство престарелого князя за старую деву двадцати двух лет.
Возраст Владимира после его превращения во француза Дефоржа назывался дважды. Один раз за праздничным столом, когда исправник зачитывает приметы Дубровского. И второй раз, когда он же приезжает арестовывать мусье Дефоржа. Кирила Петрович, у которого Владимир мальчишкой бегал по двору, сватал за него свою дочь и знал его возраст прекрасно. Он внимательно перечитал бумагу исправника и подтвердил, что Дубровскому двадцать три года. Стало быть, Марье Кириловне, которая, как мы помним, на два года младше Владимира, шел к
тому времени уже двадцать второй годок. Но на престольном празднике было много гостей, и генерал при всем честном народе вдруг говорит: «Дубровский пятью годами старше моей Маши и что, следовательно, ему не тридцать пять, а около двадцати трех». Ай да Кирила Петрович! Возраст Дубровского не забыл, а Маше срезал три годка! Так что для гостей, если бы они поверили ему, Машеньке и поныне семнадцать. Так и видится - Кирила Петрович на мгновение насупился, грозно обводя всех взором и безмолвно громыхая: «Не сметь сомневаться!» Попробуй-ка, возрази генералу! Вот и растянулось ее семнадцатилетие на «эпоху» - то самое странное замечание автора о возрасте героини, которое мы ранее подметили.
А каков же сам Александр Сергеевич! Ай да психолог! Ни словом не упомянул про душевную скорбь любящего отца, не подал нам ни одного намека, ни тем более пространного объяснения. Мы так привыкли к многовитийству писателей, часто справедливо почитающих нас, своих читателей, невнимательными или недалекими, которым нужно все разжевать и в рот положить. Но Александру Сергеевичу его дворянское благородство и воспитание не позволяло уничижительно относиться к читателю и собеседнику.
И только лишь это замечание отца о возрасте дочери, словно бы случайно к месту пришедшееся, но такое необходимое ему и притом сказанное для всех, для «закрепления», по-детски наивное в своем очевидном для всех маленьком обмане – и перед нами открываются все внутренние переживания Кирилы Петровича, и причина его кажущейся «жестокости» к дочери: оказывается, засиделась Машенька, любимица, в девках. Еще немного, и читательницу романов никто сватать то не станет. Она же, чистая душа, не видит этих душевных переживаний Кирилы Петровича и недоумевает его «жестокосердию». А он не может ее ранить и прямо сказать, что она состарилась за книжками, что счастье ее будущей жизни, еще немного, и останется в фантазиях. Кирила Петрович втолковывает ей, когда она заупрямилась после встречи с Дубровским в саду и начала отпираться от женитьбы на князе: « Это что значит, … до сих пор ты молчала и была согласна, а теперь, когда все решено, ты вздумала капризничать и отрекаться…. Все это вздор, слышишь ли. Я знаю лучше твоего, что нужно для твоего счастия». Троекуров, как сказано, был не сребролюбив и не стремился к выгодному браку. Сватать дочь за сына своего друга бедного дворянина Андрея Гавриловича не стыдился, выгоды денежной не искал, славу и почет уже имел и прибавить к ним что-либо не расчитывал. Да и самого князя Верейского едва лишь почитал себе равным. Так что ничто, кроме страха за будущее дочери и ее счастье, как он это счастье понимал, его не занимало при решении о женитьбе. Кирила Петрович боялся, что она так и останется старой девой. В те времена сватовство для двадцатидвухлетней невесты (а ко времени женитьбы на князе прошел еще год) означало едва ли не последний шанс обрести любящего мужа, а не циничного искателя приданого. Князь поступал не жестоко, как могло бы показаться современному читателю. Напротив, он оказывал в некотором роде милость и брал в супруги засидевшуюся в девках и, можно сказать, довольно переспелую даму.
Пару слов надобно сказать о возрасте невест той давней эпохи. Марье Гавриловне из «Метели», такой похожей на Машу Троекурову и такой же романтичной читательнице французских романов, когда за нее сватались во множестве женихи из округи, и когда она полюбила бедного дворянина Владимира, было семнадцать. Ей же, умудренной жизнью, уже холодной и немолодой, было около двадцати. Татьяне Лариной, когда она влюбилась в Онегина, было то ли тринадцать, то ли семнадцать. Проходит несколько времени, а мать уже беспокоится: «Как быть? Татьяна не дитя… Ведь Оленька ее моложе, Пристроить девушку, ей-ей, Пора…». Сам Пушкин сделал предложение 16-ти летней Наталье Гончаровой.
Еще одно небольшое отступление следует сделать специально для тех скептически настроенных
читателей, кому не покажется вероятной столь глубокая подоплека дела, спрятанная за всего-то парой мимолетных фраз. Действительно, мы привыкли к ошибкам авторов толстых скороспелых романов, которым свойственно забывать сказанное несколькими страницами ранее. Но не так с Пушкиным. Предположить, что Пушкин просто напутал с возрастом героев, невозможно, хотя критикам, писавших при жизни Александра Сергеевича, делать такие выводы казалось проще и надежнее, чем вчитываться в детали романа. Итак, о возрасте героев так много сказано в разных частях романа не случайно, хотя и совершенно ненавязчиво. На возраст Марьи Кириловны в немалой степени опирается вся идея романа, которая становится стройной и понятной, превращая роман из заурядной разбойничьей басни в драматическое и глубокое произведение.
Тем не менее, для убедительности приведем и косвенные доказательства того, что Пушкин совсем не по небрежности уменьшил возраст Марьи Кириловны на три года устами ее отца.
Из 8-й главы можно узнать, что Маша завершила свое воспитание и образование, начатое под руководством мамзель Мими, в огромной библиотеке, полной французских романов. К приезду мусье Дефоржа сыну Мими от Кирилы Петровича было, как сказано, лет девять. Значит, выслал Кирила Петрович свою Мими в другое поместье, когда «следствия его дружества стали слишком явными», лет за девять-десять до приезда Дефоржа. Некоторая неопределенность в возрасте сына Мими Саши (шалун лет девяти) - скорее в пользу несколько большего, чем девять лет, возраста, так как всего через год ему по виду уже ближе к одиннадцати. Но если так, то могла ли Маша расстаться с Мими, когда ей было чуть больше семи лет? Какими бы талантами не обладала девочка, но читать на французском взрослые романы, чтобы самостоятельно продолжить образование?! Это слишком даже для талантливой молодежи начала девятнадцатого века! Логичнее предположить, что ей к приезду Дефоржа было около двадцати одного. Тогда разлучение Маши с мадам Мими случилось в одиннадцать-двенадцать, что делает все повествование вполне реалистичным. Ко времени брака Марьи Троекуровой на князе Верейском Дубровскому было двадцать четыре с половиной, а Марье Кириловне - в лучшем случае двадцать два, а возможно, и все двадцать три года от роду.
Итак, что нам дает знание возраста героев романа? Немало, если отнестись к этой теме внимательно:
- Дубровский был достаточно молод, чтобы не считать выгодной парой двадцатидвухлетнюю даму, и достаточно взрослым, чтобы без ума влюбляться. Его лицемерные признания в любви говорят сами за себя. Дочь Троекурова могла стать прекрасным решением его финансовых неурядиц, той самой «богатой невестой, мечтой бедной молодости».
- Марья Кириловна довольно долго оставалась девой на выданьи, чтобы смириться с положением и не очень-то желать супружества, особенно на разбойнике. Кажется, она влюбилась , но готова была выйти за Дубровского, лишь выбирая меньшее из зол: «главное было для нее: избавиться от ненавистного брака; участь супруги разбойника казалась для нее раем в сравнении со жребием, ей уготовленным».
- Князь Верейский нуждался в супруге, чтобы скрасить скуку, тем более, что «старый волокита был поражен ее красотой». Его собственный возраст не делал неприличным его брак на засидевшейся в девах красавице.
Но объясните мне, где здесь любовь хотя бы с одной стороны? Дубровский – будущий европеец, Князь Верейский – бывший, а Марья Кириловна – нынешний, витающий в эмпириях французских романов. И как следствие, все пропитано европейской практичностью и холодно, как кровь английской королевы.
Самый живой и по-настоящему любящий человек – отец, Кирила Петрович.
Дубровский и восстание декабристов.
Ранее мы выяснили, что Владимир Дубровский оказался в самом эпицентре декабрьского восстания 1825 года. Каким же образом гвардейский офицер благополучно избежал проблем и даже сменил пехотный полк на более престижную службу в гвардейской кавалерии? Успел ли он до мятежа доложить начальству о возвращении из отпуска, либо пребывал некоторое время по возвращении из Кистеневки в полку в качестве отпускника? Из документов той поры мы знаем, что некоторые офицеры, чтобы избежать преследований, оформили отпуск с помощью покровителей прямо перед восстанием. Пушкин был хорошо знаком с людьми этого круга, и нет ничего удивительного в том, что за основу сюжета с Дубровским мог взять события реальной жизни одного из декабристов.
Однажды вечером, когда несколько офицеров сидели у него, развалившись на диванах и куря из его янтарей…. Дубровский. Глава III
Участвовал ли Владимир непосредственно в мятеже или уклонился? Был ли он участником тайных обществ? На эти вопросы прямых ответов нет, но некоторые подробности позволяют нам делать более или менее реальные предположения. Как мы уже разбирали, после выхода из кадетского корпуса Дубровский, скорее всего, оказался в гвардейском пехотном полку, расположенном за пределами столицы. Но при этом время он проводил в Петербурге в обществе офицеров, за картами, развалившись на диванах и покуривая табак из модных тогда длинных янтарных мунштуков. Из Турции через Европу появились в России сначала трубки (при Петре), а затем и диваны. Обычно курили до 1830 годов исключительно в мужских компаниях с близкими друзьями и единомышленниками. Эту традицию доверительной беседы в тесной компании за раскуриванием табака завезли из Парижа офицеры, любители свободы и европейской моды. Одной фразой Пушкин дает намек тем, кто сам не раз сиживал на диванах и покуривал из янтарей, что Дубровский – участник тайных встреч, всегдашних посиделок, за которыми офицеры обсуждали власти и мечтали о конституции. Это был безошибочный знак, который расставлял все акценты для тех, кто знал эту атмосферу. В одном из писем своему лучшему другу Павлу Воиновичу Нащекину, тоже бывшему офицеру, Пушкин писал: «много скопилось для меня в этот год такого, о чем не худо бы потолковать у тебя на диване, с трубкой в зубах». Пушкин также несколько раз был на конспиративной квартире Южного тайного общества в Тульчине в феврале 1821 года, в августе и ноябре 1822 года, встречался с Пестелем, вел откровенные разговоры о будущем России, общался с другими деятелями Южного общества, друзьями Пестеля Юшневским, Басаргиным, Раевским. Молодые офицеры собирались на квартире Пестеля. Наверняка обстановка там была весьма схожей с описанной в романе.
Гриша, его камердинер, подал ему письмо, коего надпись и печать тотчас поразили молодого человек.
Дубровский. Глава III
Итак, Дубровский был участником тайных офицерских заседаний, происходивших у него на
квартире. Вполне вероятно, что он старался не афишировать свое местопребывание в Петербурге, так что его действительно немало должна была удивить надпись на конверте, указывающая на тайную квартиру. Впрочем, русская конспирация в своем начале, как и все остальное, требовала долгой эволюции, чтобы обрести со временем вид порядка и четкости. Письмо на тайную квартиру могли переадресовать по беспечности соратники из полка. Мне больше нравится такая гипотеза: декабристы очень старались соблюдать осторожность, но все предусмотреть невозможно. «Провалить явку» мог камердинер Гриша, когда писал письма маме Орине Егоровне, указывая для связи такой, например, обратный адрес: «Петербург, квартира Северного Общества, Дубровскому». На таких мелочах погорело не одно тайное общество в России. Печать (обычно сургучная) на письме могла поразить Дубровского следами вскрытия для перлюстрации, а затем заделкой. Эти история могла получить известность в узком кругу, и вспоминаться уже как анекдот. Пушкину не нужно было объяснять друзьям этот полунамек на декабристскую тему, а нам без объяснения он кажется непонятным и странным.
То, что Дубровский, не смотря на молодость, был известен в «кругах», мы узнаем и со слов посетителя помещицы Глобовой, таинственного генерала: «Знайте, что Дубровский сам был гвардейским офицером, он не захочет обидеть товарища». Какой-то бродячий офицер, возможно из уволенных из армии после восстания, а таких было немало, слышал о том, что Дубровский - офицер гвардии. Так что Дубровский – личность известная в гвардейской среде. Еще интересная подробность: после декабрьских событий Дубровский мог не только сменить полк, но и получить повышение по службе - корнет, выпускник кадетского корпуса, считался не офицером, а младшим офицером.
Замечательно и то, что Дубровский вел себя в роли француза на празднике в Покровском, как заправский конспиратор. Его обсуждали, рассказывали о нем нелепицы, представляли героем, а Дубровский невозмутимо сидел на дальнем конце стола и виду не показывал. Несомненно, ему помог навык скрытной жизни, привычка играть роль.
4 мая 1825 г. произведен я в офицеры, 6-го получил повеление отправиться в полк в местечко Васильков, 9-го выехал из Петербурга.
Записки молодого человека. «Мемории» Павла Нащекина?
Нам и, по-видимому, Пушкину не столь уж важно, участвовал ли Дубровский непосредственно в восстании. Многие офицеры входили в тайные общества, но во время мятежа проявили осторожность. Об этом много сказано в мемуарах современников тех событий. Интересен сам нарождающийся новый класс русского общества, тот круг молодых активных людей, к которому Дубровский, несомненно, принадлежал. Их влияние на судьбу России, что они принесли в жизнь русского общества, как на него повлияли, что изменили и какова их личная судьба, эволюция их взглядов – вот фокус, на котором сосредоточился пушкинский творческий гений при написании сего «разбойничьего» романа.
Считается, что идею Романа Пушкину подсказал его друг Павел Воинович Нащекин. Возобладавший со временем подход к изучению произведений Пушкина, опирающийся на буквалистское изучение его переписки и воспоминаний современников, нередко мешает пониманию творчества. Это важный инструмент исследования, но не главный. Действительно, подсказать идею мог Павел Нащекин. Но как она развилась и во что трансформировалась, что в
итоге родилось под пером писателя? Произведение – это не некий механический продукт переработки исходного материала. Информация с подсказкой Нащекина, как видно, сыграла недобрую шутку с исследователями. Нащекин рассказал Пушкину про разбойника Островского и Пушкин поначалу взял для своего романа героя с такой фамилией. Но отсюда не следует, что первоначальный замысел определил результат, и роман свелся к описанию подвигов и любви благородного белорусского разбойника. У Пушкина, как творца, первоначальный толчок - лишь повод взяться за перо. А во что все превратится, он и сам поначалу не знает.
Как ни удивительно, но в жизни самого Павла Нащекина Пушкин нашел больше интересных подробностей, послуживших фактурой для героя романа, чем в истории белорусского дворянина Островского. Павел Нащекин, картежник и дебошир, друг многих декабристов, начал карьеру на девятнадцатом году жизни унтерофицером Измайловского лейб-гвардии пехотного полка. Затем был переведен в Кавалергардский полк, в марте 1823 года стал поручиком в Кирасирском полку. В ноябре 1823 года он ушел в отставку по домашним обстоятельствам. Пушкин неоднократно бывал в доме друга, оставался у него ночевать, там он запросто мог увидеть его гвардейскую белую фуражку и зеленые фуражки измайловского пехотного полка. Деталь туалета, которая штрихом прочерчивала жизненный путь офицера. После отставки Нащекин переехал в Москву, десять раз он становился богачем и десять раз разорялся. Таких широких натур много в то время появилось в Петербурге и Москве, неудивительно, что Дубровский, в своей реконструированной нами по мелким приметам биографии, имеет столько общего с реальной жизнью одного из пушкинских друзей.
Вернемся к Дубровскому. Весьма вероятно, что Дубровский, или его прообраз отсиделся вне расположения своего полка в Петербурге, и преследованию в последующем не подвергался. Во всяком случае, он оказался в выигрыше и попал в кавалергарды – не исключено, и даже весьма вероятно - на освободившееся место после увольнения и ареста офицеров Кавалергардского полка. Массовые перемещения офицеров по различным гвардейским полкам случились после расследования их участия в декабрьском мятеже. Хотя Кавалергардский полк (как и два других конных гвардейских полка) оказался на стороне императора, многие офицеры не проявили должной преданности императору. Они выражали сочувствие мятежникам, не желали их атаковать, явились на площадь едва ли не во фраках и с манежными седлами, поэтому после декабря многие подпали под подозрение, а в последующем следствие выявило причастность многих гвардейских офицеров к тайным обществам.
К мятежу зимы 1825/1826 годов непосредственное отношение имеет небольшое произведение Пушкина «Записки молодого человека». Оно похоже на неоконченный случайный набросок, не имеющий никакого отношения к другим произведениям Пушкина. Но в свете наших открытий о Дубровском эти записки смотрятся как часть романа, которую Александр Сергеевич не решился встроить в ткань повествования по неведомым нам литературным или вполне понятным цензурным соображениям. Действительно, в записках мы видим молодого офицера, только что закончившего Кадетский корпус и переезжающего в пехотный гвардейский полк в Васильково. Это местечко в Киевской губернии Малороссии прославилось как место дислокации тайного «Южного общества», и где вслед за Сенатской площадью произошел мятеж. Время действия более или менее согласуется с событиями, описанными в романе. Есть мнения, что эта записка навеяна «мемориями» Павла Нащекина, которые Пушкин просил присылать ему в письмах. В литературном смысле стиль записок - это слог самого Пушкина, кусочек записок использован в «Станционном смотрителе». Исследователь Пушкина А.В. Чичерин был уверен, что это часть замысла будущего романа.
«4 мая 1825 г. произведен я в офицеры, 6-го получил повеление отправиться в полк в местечко Васильков, 9-го выехал из Петербурга.
Давно ли я был еще кадетом? давно ли будили меня в 6 часов утра, давно ли я твердил немецкий урок при вечном шуме корпуса? Теперь я прапорщик, имею в сумке 475 р., делаю что хочу и скачу на перекладных в местечко Васильков, где буду спать до осьми часов и где уже никогда не молвлю ни единого немецкого слова.
В ушах моих все еще отзывает шум и крики играющих кадетов и однообразное жужжание прилежных учеников….».
Про немецкую муштру молодой человек помянул не случайно, это было больной темой в офицерской среде, и желание покончить с неметчиной в армии выставлялось как одна из главных целей организации тайного «Южного общества».
Если «Записки молодого человека», как мы предположили, неиспользованный в окончательной редакции фрагмент романа, то молодой человек - это Дубровский, окончивший Кадетский корпус, и отправленный корнетом гвардии в Черниговский полк. Имеются небольшие нестыковки дат, например, выпуск из кадетского в мае 1825 года вместо мая 1824. Возможно, Пушкин в последующем несколько изменил план романа, и «отправил» Дубровского в Васильково на год раньше. Это помогло уместить многие важные для героя события жизни в сжатые сроки между «теплой» зимой 1825, послужившей временным маркером, и центральным событием в жизни всей России того времени, на которое невозможно было дать прямого указания из-за цензуры.
Откуда у Дубровского деньги в чемоданчике?
… молодой человек в военной шинели и белой фуражке вошел к смотрителю, - вслед за ним слуга внес шкатулку и поставил ее на окошко….
- десять тысяч я могу вам дать…
Он отпер шкатулку и вынул несколько кип ассигнаций. Дубровский. Глава XI
Разве у знаменитого разбойника не должно быть много денег? У разбойника - возможно. Но мы теперь знаем, что Дубровский никакой не разбойник, а безземельный дворянин, служащий офицером гвардии. Где бедный офицер мог взять столько денег? Друг Пушкина Павел Нащекин, как уже сказано, много раз становился богатым и столько же раз все пускал на ветер. Он то в карты выигрывал, то получал наследство. У Дубровского наследства не осталось. Значит карты? Выиграл в карты и тут же бросился наутек, в свой медвежий угол? Как-то эта сюжетная линия идет вразрез с жизнью Пушкина и его друзей. Пушкин, думается, писал либо о чем-то понятном, пусть только друзьям, либо пояснял смысл написанного - не обязательно по слогам, как Белинскому и иже с ним, но хотя бы тонким намеком. Но мы никакого намека не видим – будем считать, что написано было о том, что случалось нередко, и бывало на виду.
Почему власти разыскивают Дубровского с целью ареста ?
Исправник приехал его схватить и уверяет меня, что это сам Дубровский.
Дубровский. Глава XII
Теперь зададимся еще одним, самым, казалось бы, легким вопросом: зачем Дубровского разыскивают власти? В логике разбойничьего романа ответ был очевиден - Дубровский глава разбойничьей шайки, за это его и разыскивают. А еще, возможно, по подозрению в убийстве приказных, погибших при пожаре его имения. Многие критики и просто читатели, кажется, так всегда и полагали, особенно не задумываясь над вопросом. Но нас такой ответ совершенно не может устроить.
Во-первых, как уже не раз отмечалось, Дубровский с позиции властей не был разбойником с большой дороги, даже если с этим несогласно общественное мнение в губернии. Он служил в столичном кавалергардском полку и имел отличное алиби, так как вряд ли мог совмещать службу с набегами на помещичьи усадьбы в тысяче верст от Петербурга. Соответственно, до определенного времени он ни от кого не прятался.
Прошло около месяца от его вступления в звание учительское до достопамятного празднества… Дубровский. Глава XI
Во-вторых, в романе есть неопровержимые свидетельства того, что Дубровский долгое время не был интересен сыску.
Действительно, прошло три года с начала грабежей в губернии. Почему мы с такой уверенностью называем сроки, будет ясно из дальнейшего. В начале сентября 1828 года, словно убегая от преследования, Дубровский без подорожной стремительно влетает на тройке на почтовую станцию рядом с Кистеневкой. После этого он месяц служит учителем в доме Троекурова до дня Покрова Божьей Матери, который празднуется 1 октября (14 октября по н.ст.). Это и есть реперная дата, от которой, отсчитывая назад, мы получили примерное время второго приезда Дубровского в родные места. Отметим, что, как и свойственно было русским людям, Пушкин ключевыми датами, которые определяют расстановку всех событий романа во времени, взял два христианских праздника, особенно почитаемых в России: Покров Божьей Матери и день Николая Чудотворца. В России все события, так или иначе, относили к православным праздникам: родился на Покров, умер в Миколин день, венчались в Татьянин день, начинали сенокос в Петров день и т.д. Дубровский человек, в этом смысле, без корней – обокрал на Покров до нитки местного помещика Антона Пафнутьича Спицина, чего не сделал бы в России самый отвязный бандит. В остальное время и голову бы без всякой жалости оторвали, но праздники чтили. Вот на этом самом празднике исправник и зачитал «приметы Владимира Дубровского, составленные по сказкам бывших его дворовых людей». В бумаге было написано, что от роду ему 23 года. Так как зачитывание производилось первого октября (14 октября по н.ст.), то времени с 29 июля (16 июля), дня памяти равноапостольного князя Владимира, прошло не более двух месяцев. Год к возрасту, указанному в письме, еще не прибавился, о чем и сам Кирила Петрович засвидетельствовал несколькими днями позже, стало быть, допрос крестьян производился после двадцать третьего дня рождения Владимира, то есть в августе - сентябре 1828 года. Если быть еще точнее, розыск в губернии начался даже не в августе, а несколько позже, в сентябре, уже после превращения Дубровского в Дефоржа. Иначе как мог станционный смотритель не донести о Дубровском полиции? Ведь он узнал его, хотя и не сразу, а после намека - а за недоносительство полагалась тюрьма. Отсюда заключаем, что на момент появления в Песочном станционный смотритель не имел бумаги на розыск Дубровского, хотя и должен был получить таковую одним из первых в губернии. Почему для нас это важно? Потому что эта деталь принципиально отметает ошибочное мнение, которое складывается у читателя, что разыскиваемый властями Дубровский преспокойно разъезжал по России. Разбойником считало Дубровского губернское общество, причем в основном его прекрасная половина и, вдобавок, небескорыстно – телевизии не было, а
разбавлять пресные ужины чем-то острым было нужно. Вот и забавлялись разбойничьими историями по вечерам. Но власти считали иначе. Поэтому Дубровский жил преспокойно в столице, а в бегство из Петербурга пустился сразу, как только ему стало известно о начале следствия. Этим оправдывается та удивительная стремительность, с которой он явился в Песочное - приказ о его розыске мог с фельдъегерем нестись за ним по пятам. Итак, мы достаточно уверенно можем утверждать, что дело на Дубровского завели в Петербурге в августе-сентябре 1828 года не за разбои и убийства, начавшиеся тремя годами ранее в далекой губернии, а за нечто, вновь открывшееся. Дубровский точно знал, что его начнут разыскивать и успел унести ноги.
Что же это за очевидное для петербургской публики преступление, которое мог совершить человек соответствующего образа жизни и такого склада ума и характера, какой находим у Владимира Дубровского? Оно должно быть на поверхности, чтобы Пушкин не стал прямо на него указывать.
Здесь же хочется отметить и еще такое свойство пушкинской прозы - она нисколько не проигрывает от того, что мы не все происходящее на страницах романа понимаем. Ведь также бывает и в жизни. Причем всегда.
Некоторые автобиографические сюжеты. Кистенево – Кистеневка.
Мы помещаем его вполне, полагая, что всякому приятно будет увидать один из способов, коим на Руси можем мы лишиться имения… Дубровский. Глава II
Деревенька небогатых дворян Дубровских Кистеневка располагалась недалеко от Волги. В 30 верстах от нее и села Покровского на берегу великой русской реки располагалось имение князя Верейского Арбатово. Примерно в тех же местах, в окрестностях пушкинского имения Болдино, располагалось сельцо Кистенево с 200 душами крепостных, которое досталось Александру Сергеевичу Пушкину в наследство. Для оформления управления имением Пушкин дважды ездил в уездный суд г. Сергачева, где натерпелся в связи с разделом имения. Отсюда, как видно, знакомство Пушкина с юридической казуистикой того времени, свидетельством чего и является выписка из определения суда, приведенная в начале романа с такой припиской: «Мы помещаем его вполне, полагая, что всякому приятно будет увидать один из способов, коим на Руси можем мы лишиться имения…».
Заклад в казну был тогда еще дело новое, на которое решались не без страха.
Н.В.Гоголь. Мертвые души.
Свое Кистенево Пушкин заложил за 27 тысяч рублей, 10 тысяч пошло на формирование приданого для Натальи Гончаровой. Почему идея заложить Кистеневку не могла прийти в голову Дубровскому? Схожесть названий деревень вряд ли случайна – кроме как на заклад такое захолустное владение ни на что не годилось. Друзья не раз, как видно, слышали от Пушкина про это Кистенево и его хлопоты с залогом, а потом перезалогом в опекунском совете. Слова «залог» и «Кистенево» в жизни Пушкина сцепились намертво.
Я дворовый человек господ Дубровских, - отвечал рыжий мальчик.
Лицо Кирила Петровича омрачилось.
- Ты, кажется, меня господином не признаешь, - отвечал он. – А что ты делал в моем саду?
- Барин хотел, - сказал ему исправник, - посадить тебя в городской острог…
Дубровский. Глава 17.
Да, формально по решению суда деревня перешла в собственность Троекурова. Но в те времена в банк закладывалось не имение, а прикрепленные крестьяне, имена которых содержались в ведомостях. Раз в несколько лет проводились ревизии этих ведомостей (ревизских сказок) и туда вносились новые владельцы. Поэтому в промежутке между ревизиями старый владелец мог заложить в банк или в опеку уже проданную (или отобранную по суду) землю вместе с крестьянами и, если повезет, успеть выкупить ее до следующей ревизии, не попавшись на мошенничестве. Дубровский, который как сказано в начале романа не боялся «входить в долги», был достаточно авантюрного склада человек, чтобы поучаствовать в такой рискованной мошеннической схеме, в надежде в последующем расплатиться с банком, например, получив солидный выигрыш или женившись на богатой невесте. Немного другой, но очень похожий вариант «честного мошенничества» был опробован Чичиковым в «Мертвых душах» Гоголя, сюжет которых был, как известно, подсказан Гоголю Пушкиным
Неизвестно, когда была очередная местная ревизия в той губернии, возможно в 1829 году. Еще списки заложенных имений время от времени публиковались в газетах, чтобы невозможно было их перезаложить. В любом случае, Дубровский мог неожиданно погореть на рискованных финансовых операциях сомнительного свойства. Как только новые реестры с настоящим владельцем Кистеневки Троекуровым попали в банк, или стало известно, что имение раньше уже было заложено из публикации, у Дубровского загорелась земля под ногами. Он стремглав помчался с остатками денег, куда глаза глядят, подальше от столицы, чтобы спрятаться в имении или где-либо еще, отсидеться, а затем перебраться заграницу. Вполне возможно, что Дубровский не только заложил, но и перезаложил имение, что было не редкостью тогда. Сам Пушкин долго занимался перезакладом своего Кистенева.
Крестьяне продолжали считать Дубровского своим барином, значит и по записи они оставались пока за Дубровскими, на что и сам Троекуров ничего не возражал. Со стороны же моральной Дубровский тем более был оправдан в собственных глазах, что имение было отобрано разбойническим образом, нечестно.
Косвенно в пользу версии о закладе говорит следующий эпизод. Когда поймали сорванца Митю в троекуровском саду за кражей кольца из дупла дуба, Кирила Петрович хотел его примерно наказать плетьми. Барин всегда сам наказывал своих крепостных. Но обычно трепещущий перед генералом исправник, прибывший по повелению Троекурова, попросил генерала уединиться для беседы. Полчаса они беседовали за закрытыми дверями, и Кирила Петрович вышел неожиданно миролюбивым. До сего времени он исправника в грош не ставил и мнением его не интересовался. С чего же вдруг такая перемена? Должна быть веская причина. Дело легко объясняется таким образом: исправник
|
